Прошло так много лет. Сотни лет. А я до сих пор помню всё.
Я помню, как ты коснулся моей щеки, прощаясь. Твоя тонкая бледная кисть
показалась мне такой слабой и нежной. Нежной, как увядающий цветок.
Ты хотел вытереть слёзы, катившиеся из глаз моих, но силы покинули твоё
тело. Я завидовала тебе втайне. Ты ушёл, прекратил свои муки на земле.
Я помню, как кровь твоя засохла на моей щеке. Слёзы не в силах были
смыть её. Я не хотела отпускать тебя так скоро. Жадно глотала каждое
мгновение, что ты доживал.
Я помню, как ты сделал три слабых вдоха, а затем ушёл. Так просто –
взял и ушёл, без мук и со счастливой улыбкой на лице – ответ моей вымученной
улыбке и улыбке небес.
Я помню, как крик разорвал мою грудь на тысячи осколков души. И эту
острую боль. А потом – ноющую, тупую, ломающую. Я помню, как билась
о землю не в силах принять чужую смерть...
Прошло так много лет. И я теперь уже не та.
Я никогда не знала, что такое любовь и ласка. Люди всегда относятся
подозрительно к крылатым, да и сами крылатые чуждаются людей. У меня
никогда не было ни матери, ни отца - меня вырастила молчаливая крылатая
женщина и подарила свои крылья в день моего совершеннолетия, а затем
ушла из мира. Этот дар оказался для меня слишком тяжким бременем. С
крыльями жить трудно. Вместе с ними приобретаешь особую, новую жизнь.
Безымянного я встретила давно, в глубине жаркого, дышащего влагой и
жизнью леса. Он был ранен – лес каким-то образом смог обмануть его,
и тот попался в ловушку. Безымянный позволил мне коснуться его крыльев.
Никто не позволяет касаться своих крыльев, кроме самых близких. Я лечила
его, голосом пыталась исцелить страшные раны. Шептала на ухо все слова-путы,
которые знала, чтобы он остался в этом мире. Отмывала тело его от крови
утренним туманом. Он выжил, но только для того, чтобы я исполнила его
последнюю просьбу. Взгляд мой вопрошал – его взгляд был направлен вверх,
под самый потолок лесного купола, откуда прорывались редкие лучи солнца,
упущенные жадной до света зеленью. Я поняла: он хотел увидеть небо пред
уходом.
И несколько дней я несла его через лесной лабиринт. Несколько дней он
страдал от боли, жара и слабости. Он желал видеть небо, желал услышать,
почувствовать ветер, желал выбраться из тесной чащи. И я несла его,
тащила на себе. Сама не знала, почему помогала ему. Он всё равно должен
был умереть. И в ответ на свои старания я не слышала ни слова благодарности.
Он всегда молчал. Даже в муках своих не проронял ни звука.
Безымянный был сильным. Его твёрдой воле мог позавидовать любой крылатый,
не говоря уже о глупом, безвольном человеке. Он держался ровно столько,
сколько нужно ему было, чтобы дожить до того момента, как глаза его
коснуться бескрайней глубокой синевы.
Она предстала перед ним. Золото заходящего солнца осветило его истерзанное
тело, коснулось горячечного лица и чувствительных к яркому свету глаз.
Слёзы полились из них. Он плакал по-настоящему. И я плакала вместе с
ним.
Мы смотрели на ласковое солнце, укутанное лёгкой, мягкой периной облаков.
Также молчаливо, как его страдания, оно звало Безымянного за собой.
Ласточки, свободные, крылатые, легко парили в небесах. Ярко вспыхнувшие
янтарные облака были их большим птичьим домом.
А он что-то пытался сказать мне. Его губы беззвучно прошептали слова.
Я слышала их своей душой. А затем он коснулся пальцами и ладонью моей
щеки, поделился со мной последним теплом, последней частичкой утекающей
жизни в благодарность за принесённое счастье.
Три лёгких вдоха... Три лёгких счастливых вдоха услышала я. А затем
даже суетливые ласточки замолчали, зависли в небе. Облака замерли. А
солнце не остановилось, исчезло за самым краем мира...
Я никогда не забуду того прикосновения, что подарил мне он. Я никогда
не забуду того счастья и тепла в глазах на измученном, осунувшемся лице.
Он отдал частицу своего счастья, и я несу её в своём сердце сквозь века.
Я буду помнить о нём вечно...
