«Ave, Caesar! Morituri te salutant!.. » - эхом прогрохотало над Колизеем
и застыло в раскалённом воздухе, замерло в пыли под ногами, впиталось
в потные тела, влетело в открытые глотки зрителей, и вонзилось в их
самое нутро.
- Они кричат... Я не могу больше слышать эти вопли! Это невозможно больше
выносить! Я ненавижу эти грязные трибуны!
Звоны, раны, крики. Стоны, боль и кровь. Зной и острота металла. Маски
зрителей безлики. Тепловой удар. И слабость. Слабость... Всё плывёт
перед глазами, плавится перед глазами, и глаза болят от блеска и от
остроты.
- Гладиус. Мой верный отравленный гладиус... – ранен, бредит, жизнь
дорого отдаст.
Противник – не враг. Пред взором нет врагов на арене. Враги - на трибунах
и кричат: «Убей его!» Они кричат другому противнику, который тоже невраг,
который занёс трезубец над горлом человека с бессильным гладиусом в
руке...
Трезубец колебался и дрожал. Трезубец только знал, что будет сытно и
кроваво. Трезубец знал, желал и вмиг ужалил.
Но до того как зубья вонзились в умирающее тело, острый, шустрый, смертельным
варевом пропитанный, уж слабый гладиус пытался преградить им путь. И
дал он поцелуй кроваво-ядовитый им. И потерял он жизнь свою вместе с
поверженным.
Один из многих, погибший на арене Колизея, забыт. Забыт и гладиус с
отравой. Остался только Гладиолус. О них лишь память в листьях, память
в корне.
Я тоже помню о той крови, что напрасно пролилась. Я не забуду о той
боли, что в клинке звенела. Я знаю, что в тебе, цветок, живёт всё та
же память, пока тебя зовём мы Гладиолус.
«Ave, Caesar! Morituri te salutant!.. » - Здравствуй, Цезарь! Идущие
на смерть приветствуют тебя! (лат.)